К реконструкции этно-культурных процессов в Центральной Азии (усуньский период).

К реконструкции этно-культурных процессов в Центральной Азии
(усуньский период).

Иванов С.С.

Середина и вторая половина II в. до н.э. ознаменованы целым рядом важных для восточной части Центральной Азии событий. Так, в Семиречье и на Тянь-Шане появляются юэчжи, разгромившие местные племена саков, а вскоре юэчжи вытесняются с этих территорий усунями и вынуждены были откочевать на юг – в Бактрию. Именно после этих событий в восточной части Центральной Азии фактически заканчивается сакский период.
Какие же памятники принадлежали пресловутым пришельцам – усуням и юэчжам – на территории Семиречья и Тянь-Шаня с конца II в. до н.э.? Исследователи обычно относят к так называемому «усуньскому» периоду погребения под курганными насыпями с каменными кольцами, совершенные в простых грунтовых ямах и подбоях. Изредка также встречаются захоронения в каменных ящиках, деревянных конструкциях, установленных в грунтовой яме и на древней дневной поверхности. Умерший во всех типах погребений почти всегда лежит вытянуто на спине, головой на запад, иногда с небольшими отклонениями в южную или северную сторону.
Сопровождающий инвентарь таких погребений обычно беден и представлен чаще всего керамическими сосудами, железными ножами, украшениями и очень редко встречающимися предметами вооружения. Керамика представлена достаточно стандартным набором форм: чашами, мисками, кружками, кувшинами, иногда снабженными носиком-сливом, ручками двух типов – петлевидными и ложными, в виде вертикальных выступов полуовальных и трапециевидных очертаний. Ножи – пластинчатые, без выделенной рукояти, чаше с прямой спинкой; в единичных случаях зафиксированы черешковые ножи. Украшения и предметы туалета представлены, зеркалами, железными и бронзовыми заколками, восьмеркообразными витыми проволочными серьгами, иногда с камнем-подвеской и различными нашивными бронзовыми и золотыми бляшками. Вот, пожалуй, основной перечень находок в «усуньских» погребениях.
Датируются подобные погребения в пределах усуньской эпохи очень широко – с III в. до н.э. по V в. н.э. Так, М.В.Воеводский и М.П. Грязнов, впервые открывшие усуньские памятники в Чуйской долине и Прииссыккулье в конце 20-х г.г. прошлого столетия, датировали их III в. до н.э.- I в. н.э. (Воеводский, Грязнов, 1938, с. 174). Именно с этого времени, пожалуй, и появляется несоответствие археологической и исторической дат начала усуньского периода в Центральной Азии. Но уже в 40-50-х г.г. А.Н.Бернштам датировал изученные им сходные погребения на Тянь-Шане II в. до н.э.-II в. н.э. (Бернштам, 1952, с. 50-61), а А.К.Кибиров, продолживший раскопки на Центральном Тянь-Шане, считал, что усуньские памятники могут датировать в период с последних веков до н.э. по V в. н.э. или даже до тюркского завоевания Средней Азии (Кибиров, 1959, с. 103-110). Г.Г.Бабанская при рассмотрении материалов раскопок могильника Берккара в западной части Семиречья пришла к мнению, что в целом рассматриваемые погребения могут датироваться IV в. до н.э.-I в. н.э., с выделением двух последовательных этапов: позднесакского (IV-III в.в. до н.э.) и «более позднего», датирующегося II в. до н.э.-I в. н.э. (Бабанская, 1956, с. 205-206). Казахстанские исследователи, изучавшие погребения рассматриваемых типов на территории Семиречья, относили их также достаточно широко: с III в. до н.э. по III (Акишев, 1956 с. 29-30; Максимова, 1959, с. 93-94; 1962, с. 115; 1972, с. 136-137; 1975, с. 160; 1976, с. 181; Акишев, Кушаев, 1963, с. 233-257) или даже до IV-V в.в. н.э. (Агеева, 1961, с. 35-38). То есть, таким образом такого рода погребальные памятники в целом датируются с III в. до н.э. по V в. до н.э., то есть практически до тюркского завоевания Центральной Азии.
Что же послужило основой для таких широких датировок указанных выше погребений «усуньского» периода? Во многом чисто косвенные представления, такие как малочисленность или отсутствие бронзовых предметов вооружения, орудий и предметов быта, а наличие или преобладание железных (Акишев, Кушаев, 1963, с. 128); применение матерчатого шаблона или гончарного круга для изготовления керамической посуды (Акишев, Кушаев, 1963, с. 265; Бернштам, 1997, с. 194); совершения захоронений в подбоях (Акишев, Кушаев, 1963, с. 102) и т.п.
Однако возникает закономерный вопрос: почему к усуньскому периоду относятся памятники, датирующиеся III-первой половиной II в.в. до н.э., если собственно усуни и юэчжи появляются в Семиречье и Тянь-Шане только в середине II в. до н.э.? Это было во многом связано с тем, что, по мнению некоторых исследователей, усуни были собственно местным, автохтонным сакским племенем, выдвинувшимся на военно-политическую арену только в III-начале II в.в. до н.э. и занявшим главенствующее положение среди сакских племен Семиречья и Тянь-Шаня (Бернштам, 1997, с. 203-206; Акишев, 1959, с. 208). Поэтому длительное время считалось, что сакский и усуньский периоды были двумя последовательными этапами в развитии сако-усуньской культуры. Но письменные источники свидетельствуют, что завоевание и переселение новых этнических групп кочевников на территорию Семиречья и Тянь-Шаня все-таки имело место в середине II в. до н.э. Косвенно об этом могут свидетельствовать внезапно появившиеся именно в начале эпохи великого переселения народов ярко выраженные кочевнические памятники в Северной Бактрии, связываемые с юэчжами (тохарами) (Мандельштам, 1966). В связи со всем изложенным выше, погребальные памятники ранних кочевников рассматриваемого региона, датирующиеся III-начале II в.в. до н.э. можно отнести не к усуням, а к поздним сакам, и рассматривать в рамках сакского периода. К тому же, они практически ничем не отличаются от сакских памятников V-III в.в. до н.э.
Итак, собственно сакская культура в Семиречье и на Тянь-Шане продолжает развиваться на этих территориях и в III-II в.в. до н.э. К примеру, пазырыкская культура, как это блестяще было доказано Кубаревым, продолжает существовать и после разгрома и покорения территории Горного Алтая хуннами и доживает до конца II в. до н.э. (Кубарев, 1992, с. 110-112).
К настоящему времени благодаря планомерным работам по изучению памятников ранних кочевников на территории не только Центральной Азии, но и всей степной части Евразии удалось прояснить многие вопросы, в том числе связанные с датировкой некоторых типов памятников, а также некоторых категорий предметов погребального инвентаря. Все это позволяет несколько под другим углом взглянут на усуньскую проблему.
Поэтому предлагаем обратиться к собственно погребальному инвентарю, который сопровождал «усуньские» погребения и может быть использован для более точно датировки отдельных захоронений с уровня современных знаний о культуре ранних кочевников Евразии.
Предметы вооружения представлены только единичными находками мечей, кинжалов (акинаков), костяных и железных наконечников стрел, бронзовых обойм от портупейных поясов.
Мечи и кинжалы были все изготовлены из железа, и поэтому очень часто доходят до нас в качестве обломков и из-за плохой сохранности не поддаются анализу. Из хорошо сохранившихся мечей можно отметить длинный всаднический меч из кургана 59 могильника Курты и кургана 270 в могильнике Берккара.
Куртинский меч был однолезвийный, длиной 80 см. У него была рубчатая рукоять (то есть с тремя продольными рельефными валиками), с дуговидным перекрестьем и плохо сохранившимся навершием (Агеева, 1961, с. 24, рис. 4). На основании того, что он однолезвийный, его отнесли к III-V в.в. до н.э. (Досымбаева, 1999, с. 11-12). При этом были упущены из виду очень важные элементы эфеса этого меча, такие как дуговидное перекрестье, широко распространенное в степях Евразии в IV-начале III в.в. и рубчатая рукоять, характерная для архаических бронзовых и железных кинжалов VII-V и практически не встречающаяся после начала IV в. до н.э. (Кызласов, 1972, с. 102-105, рис. 2, 1; Кубарев, 1981, с. 30-42). Совсем недавно Б.А. Литвинский достаточно хорошо обосновал возможность появления однолезвийных мечей в Средней Азии еще в конце ахеменидского времени через влияние на местные образцы махайры – однолезвийного кавалерийского меча, применявшегося в Южной Европе и Западной Азии (Горелик, 1993, с.40; Литвинский, 2001, с. 247-248). Поэтому есть все основания датировать куртинский меч IV в. до н.э. либо рубежом IV и III в.в. до н.э.
От акинака из Беркары сохранилась только рукоять со слабо изогнутым серповидным навершием и незначительно изогнутым почти прямым перекрестием. Сама рукоять сужается к навершию и перекрестью, отчего приобретает форму близкую к овальной (Бабанская, 1956, с. 196, 204, табл. VIII). Подобного типа эфесы со слабо изогнутыми перекрестием и навершием характерны для начального этапа прохоровской культуры и датируются концом IV-III в.в. до н.э. (Мошкова, 1963, с. 33, табл. 18, 8-14). А подовальные рукояти, известные на западном Тянь-Шане, Алтае и Восточной Европе, также отмечены на кинжалах и мечах IV-III в.в. до н.э. (Мошкова, 1963, табл. 18, 9, 11; Акишев, 1978, табл. 23-24; Кожомбердиев, 1977, рис. 3; Могильников, 1997, рис. 37, 3, 5, 6, 8;) Поэтому берккаринский акинак можно отнести к III в. до н.э.
Железные наконечники стрел изредка встречаются в погребениях и чаще всего представлены черешковыми трехлопастными и трехгранными формами. К сожалению, они не могут быть надежным хронологическим показателем, так как они появляются еще в поздних сакских памятниках в IV-III в.в. до н.э. и практически без изменений существуют до II-III в.в. н.э., а иногда и позже. Однако в поздний период подобные наконечники часто встречаются с крупными железными стрелами различных типов (Литвинский, с. 93-98). Поэтому погребения, где найдены даже небольшие серии мелких трехлопастных и трехгранных черешковых наконечников стрел могут достаточно точно датироваться в пределах II в. до н.э.-II в. н.э. Таких погребений в рассматриваемом регионе достаточно мало – курган 1 Каракольского могильника (Воеводский, Грязнов, 1938, с. 170-173, рис. 36), курганы 4, 5, 8 в могильнике Орто-Каирма (Абетеков, 1967, с. 34-36, рис. 2, 5-10), курган 5 могильника Тамды (Бернштам, 1949, рис. 3, 2; Маловицкая, 1949, с. 118-121). Видимо, эти погребения можно считать опорными для выявления культуры кочевников Семиречья и Тянь-Шаня эпохи великого переселения народов.
Костяные наконечники представлены только двумя экземплярами. Первый был обнаружен в кургане 57 могильника Курты. Он имеет вытянутую трехгранную головку с шипами и коротким черешком. Подобные наконечники стрел были широко распространены в Южной Сибири в эпоху раннего железа и позже. Но наибольший пик их использования все же приходится на скифскую эпоху, поэтому уместно его отнести к V-III в.в., так как именно в этот период ему известны наиболее близкие аналогии (Могильников, 1997, 38, 6, 46, 23; Кочев, 1998, рис. 2, 13). Второй наконечник втульчатый, из кургана 20 могильника Капчагай III, имеет более специфическую форму: он обладает сводчатой головкой четырехгранной у острия и, постепенно переходящую в шестигранную, с двумя длинными шипами (Акишев, Кушаев, 1963, табл. II, 11). Он находит наиболее близкие и полные аналогии в III в. до н.э. в Лесостепном Алтае (Могильников, 1997, с. 56, рис. 46, 8).
Костяные накладки на лук гуннского облика в памятниках рассматриваемого типа были найдены только в одном случае – это курган 4 Чильпекского могильника (Воеводский, Грязнов, 1938, с. 176, рис. 33). Поэтому нет никаких сомнений к отнесению данного кургана к II в. до н.э.- первым векам н.э. Хотя он может датироваться только последними веками до н.э. (Хазанов, 1966, с. 36).
К элементам воинского снаряжения относится бронзовая обойма из кургана 24 Капчагая III. Она подквадратной формы с прямоугольным вырезом с внутренней стороны. (Акишев, Кушаев, 1963, табл. II, 12). Она была отнесена к III-II в.в. до н.э. Однако данная обойма имеет огромный круг достаточно хорошо датированных аналогий на Алтае (Могильников, 1997, с. 71-71, рис. 54, 4), в Туве (Грач, 1980, с. 171, рис. 33, 1-3, 59, 1; Мандельштам, 1983, рис. 2, 8), Монголии (Новгородова, 1989, с. 267), которые относятся к V-III в.в. до н.э. Аналогичная обойма была найдена и в Кыргызстане в могильнике Джал-Арык II в Кетмень-Тюбинской долине, датирующаяся сакским временем.
Бытовые предметы, как отмечалось выше, чаще всего представлены ножами, которые были изготовлены из бронзы и железа. Бронзовые ножи были обнаружены в ряде погребений Семиречья – Бесшатыр II, к.1; Капчагай III, к.21 (Акишев, Кушаев, 1963, табл. II, 3, 5). Они, несомненно, относятся к сакскому периоду, о чем говорят многочисленные аналогии в памятников кочевников Евразии, где ножи из бронзы вытесняются железными уже к IV в. до н.э. и, скорее всего, датируются V-IV в.в. до н.э.
Железные пластинчатые ножи найдены в многочисленных погребениях так называемого «усуньского» периода и представлены в подавляющем большинстве двумя разновидностями: без выделенной и со слабо выделенной ручкой (Акишев, 1956, рис. 5, 24; Акишев, Кушаев, 1963, табл. II, 2, 6, Максимова, 1959, табл. I, 3, 15, III, 5; 1976, рис. 4, 7-10, 12). Изредка встречаются ножи с кольцевидным навершием (Акишев, Кушаев, 1963, табл. II, 4). Железные пластинчатые ножи, как известно, появляются в Центральной Азии достаточно рано, еще в раннесакский период и известны, по крайней мере, с VII в. до н.э. (Бернштам, 1952, рис. 132, 2, 11; Вишневская, 1973, с. 71-72, табл. II, 11, XV, 13). И, как свидетельствуют данные с соседних территорий, пластинчатые ножи постепенно в течение IV-II в.в. до н.э. постепенно вытесняются черешковыми ножами и в I в. до н.э. уже практически не встречаются (Мошкова, 1963, с. 38, табл. 22; Хабдулина, 1994, с. 58-59, табл. 56). В самой же Центральной Азии, тесно связанной с сарматским миром, где эта смена произошла несколько раньше – в IV в. до н.э. (Мошкова, 1963, с. 38, табл. 22), черешковые ножи известны достаточно рано, по крайней мере, также с IV в. до н.э. (Горбунова, 1962, с. 102, рис. 5, 12-13; Литвинский, 1972, с. 31-32, табл. 2). Поэтому становится очевидным, что пластинчатые ножи не могут датироваться позже II в. до н.э. И, таким образом, погребения, в которых они были обнаружены, могут в основной своей массе быть датированы IV-II в.в. до н.э. и соотнесены собственно с позднесакскими племенами.
В качестве относительно надежного хроноиндикатора могут выступить зеркала. В погребениях рассматриваемого периода их обнаружено немного. Все найденные зеркала можно подразделить на пять типов:
а) медалевидные
б) с простой боковой рукоятью
в) с зооморфной рукоятью
г) без рукояти
д) без рукояти и с невысоким бортиком по краю.
Медалевидные зеркала были обнаружены в могильниках Унгур-Кора I и Кзыл-Эспе в Семиречье (Акишев. Кушаев, 1963. табл. I, 13-14). Они достаточно хорошо известны по огромному количеству аналогичных зеркал из Горного Алтая, Хакассии Тувы, Монголии и датируются V-III в.в. до н.э.
Зеркала с простой боковой рукояткой были найдены в курганах 42 и 43 могиьника Карабулун на Тянь-Шане (Кибиров, 1959, с. 76-77, рис. 3, 5-6) и в кургане 35 могильника Кадырбай III в долине реки Или (Акишев, Кушаев, 1963, табл. I, 15). Б.А.Литвинский ранее высказал мнение, что тяньшанские зеркала датируются V-III в.в. до н.э. (Литвинский, 1971, 38-39). К этому же времени, скорее всего, относится и семиреченское зеркало.
Единственное зеркало с короткой боковой ручкой в виде головки грифона было обнаружено в кургане 2 Чильпекской группы курганов (Воеводский, Грязнов, 1938, рис. 31). Оно находит почти точные аналогии в Южной Сибири и датируется IV-III в.в. до н.э. (Боковенко, Седых, Красниенко, 1983, с. 77-79, рис. 2, 6)
Зеркало без рукояти известно в семиреченском могильнике – Кзыл-Эспе, курган 97. Оно по сарматским аналогиям относится к IV-II в.в. до н.э. (Мошкова, 1963, с. 41, табл. 27, 3-5; Клепиков, 2002, с. 68-69, рис. 23, 7).
Одно зеркало с невысоким бортиком по краю без ручки также по хорошо датированным аналогиям из Восточной Европы может быть отнесено к IV-II в.в. до н.э. (Мошкова, 1963, с. 42, табл. 27, 12-14; Смирнов, 1964, с. 158-159, рис. 72, 11-12; Клепиков, 2002, с. 72, рис. 24, 8).
Украшения представлены самыми различными видами: серьгами, браслетами, нашивными бляшками, перстнями и бусами. Но самыми информативными из них являются серьги, а также перстни, украшенные антропоморфными и зооморфными изображениями.
Большая часть серег однотипна и представлена двумя типами: а) простыми проволочными восьмерковидными серьгами; б) такими же серьгами, только с одной или несколькими подвесками, часто из камня (Кушаев, 1959, рис. 4).
Серьги первого типа были широко известны, кроме Центральной Азии (Кибиров, 1959, рис. 6, 11; Максимова, 1959, табл. II, 1-2, V, 3; Агеева, 1961, рис. 7), в Южной Сибири и, существовали в течение длительного периода. Самые ранние их изображения известны на так называемых «оленных» камнях (Новгородова, 1989, с. 199). Но наибольшее распространение они получают в V-III в.в. до н.э. (Ташбаева, 1996, рис. 15, 11; Могильников, 1997, с. 75-76, рис. 55а, 1-2)
Второй тип серег широко был распространен в степной части Азии в это же время (т.е. в V-III в.в. до н.э.) (Могильников, 1997, с. 75-76, рис. 55а, 22). В Центральной Азии первая достаточно хорошо датированная их находка известна в кургане Иссык (Акишев, 1978, табл. 33).
Заколки представлены бронзовыми и железными экземплярами. Они имели самые различные типы наверший, но большая часть их обладала шаровидными навершиями (Акишев, 1956, рис. 24, д; Акишев, 1959, табл. IV; Акишев, Кушаев, 1963, табл. I, 1-4; Бабанская, 1956, табл. VIII; Максимова, 1959, табл. IV, 5-6; Максимова, 1962, рис. 5, 3). Совершенно аналогичные булавки были распространены у ранних кочевников Лесостепного и Горного Алтая в VI-II в.в. до н.э. (Могильников, 1997, с. 77-79, рис. 57, 2, 5, 6, 9, 11).
Привлекают также внимание два перстня из кургана 1 Буранинского могильника. На одном из них изображено травоядное животное с вывернутым крупом, а на втором – крылатый дракон (Воеводский, Грязнов, 1938, рис. 12). Изображения несколько стилизованы, но находят некоторые аналогии по характеру изображений в поздних пазырыкских памятниках. Вывернутые изображения травоядных животных и Южной Сибири, Синьцзяне и Западной Монголии существуют скифского периода (Грач, 1980, рис. 118, 1; Восточный Туркестан…, 1988, с. 173-175, рис. 22; Кубарев, 2002, рис. 4, 7-8). А образ крылатого дракона с рогами, как на втором перстне из Буранинского могильника сходен с изображением крылатого существа из другого «усуньского» могильника – Талгарского (Максимова, 1980, с. 120-121, рис. 2, 23-24). В настоящее время известно несколько близких изображений из Сибирской коллекции Петра I и Лесостепного Алтая, датирующиеся скифским временем (Фролов, Чекрыжова, 2002, с. 142-151, рис. 1, 1, 2, 1). Этот образ, видимо, восходит к ахеменидскому искусству, где известны ранние изображения крылатых зверей с рогами (Фролов, Чекрыжова, 2002, с. 144-145). Итак, оба перстня могут датироваться IV-III в.в. до н.э. О возможности датировки Буранинского могильника IV в. до н.э. высказывалось мнение еще в начале 80-х г.г. (Заднепровский, Кожомбердиев, 1984, с. 161). Впрочем, необходимо отметить, что стилистически сходный рогатый дракон есть среди изображений на каргалинской диадеме I в. до н.э. (Фролов, Чекрыжова, 2002, рис. 3, 5). Но она выполнена в инкрустационно-полихромном стиле и потому, на мой взгляд, может считаться более поздней, чем другие вещи с изображениями подобных рогатых драконов.
Самым массовым материалом из «усуньских» погребений является керамика. Она мало чем отличается от сакской керамики V-III в.в. до н.э. И именно поэтому так затруднительно отличить погребения сакского периода от собственно гунно-сарматского. Однако это обстоятельство может лишний раз свидетельствовать о том, что большая часть рассматриваемых погребений – в простых грунтовых ямах с западной ориентировкой и подбоях, совершенных в северной стенке и с аналогичной ориентацией – относится именно к позднесакскому времени IV-II или даже к V-II в.в. до н.э. Об этом свидетельствуют и некоторые формы керамических сосудов, находящих ближайшие типологические и хронологические параллели в синхронных памятниках восточной части Евразии.
К примеру, в коллекции керамических сосудов Семиречья и Тянь-Шаня есть сравнительно небольшая группа кувшинов удлиненных пропорций с горлышком-раструбом. Они отмечены в курганах 11 и 37 могильника Калкан I и курганах 62, 85 могильника Сарытогай в Семиречье (Агеева, 1961, рис. 2; Акишев, Кушаев, 1963, табл. VI, 11-12) и в кургане 2 могильника Джергес в Прииссыккулье (Бернштам, 1952, рис. 27, 2). Причем, последний имеет петлевидную ручку на тулове и снабжен орнаментом в виде прошитых швов. Эта группа сосудов удивительно сходна с многочисленными сосудами из Горного и Лесостепного Алтая и надежно там датируются V-III в.в. до н.э. (Могильников, 1997, с. 33, рис. 27, 1, 2, 5; Кирюшин, Степанова, Тишкин, 2003, табл. 9, 1-3, 10, 2-5). Кроме того, отметим, что еще один сосуд с прошивным орнаментом на тулове, но другой формы есть в другом могильнике в Семиречье – могильнике Сарытогай, курган 46 (Агеева, 1961, с. 22, рис. 1). Ближайшие аналогии снова ведут нас на северо-восток – Лесостепной Алтай, где они датируются IV-III в.в. до н.э. (Могильников, 1997, с. 33, рис. 27, 1, 3, 5, 6).
Вызывает также огромный интерес горшок из кургана 28 Унгур-Коры I в Семиречье, на тулове которого нанесен орнамент в виде извилистых линий (Акишев, Кушаев, табл. XI, 32), находящего прямые и многочисленные аналогии в памятниках Горного Алтая скифского времени (Кирюшин, Степанова, Тишкин, 2003, табл. 7, 4, 6, 8, 6, 10, 11, 8, 13, 6-9).
Следует отметить, что В.А.Могильников, обработавший и издавший в одной из своих работ погребальные комплексы ранних кочевников западных предгорий Алтая (Лесостепной Алтай) скифского времени, обратил внимание на большое сходство не только керамики и отдельных элементов погребольноог инвентаря, но и погребального обряда и высказал мнение, что еще в VI-V в.в. туда проникает значительная группа саков Семиречья и Восточного Казахстана, оказавшая значительное влияние на облик культуры местного населения. В частности, ими были привнесены кувшины, ранее здесь не известные и почти идентичные семиреченским и тяньшанским. (Могильников, 1997, с. 33-34, 103-104). Действительно многие формы керамики, а также украшений и предметов быта поразительно сходны. И тогда естественным образом возникает вопрос: почему же в Семиречье и Тянь-Шане такие сосуды датируются позднее, чем в Лесостепном Алтае, если они туда были привнесены собственно сакскими племенами? Ответ очевиден, что пришло время вернуться к вопросам хронологии древностей ранних кочевников в нашем регионе.
Учитывая вышеизложенное, можно утверждать, что основная часть рассматриваемых памятников следует отнести к заключительному этапу сакского времени Семиречья и Тянь-Шаня. Особенно, если в составе их погребального инвентаря обнаружены рассмотренные предметы. Потому как, только к настоящему моменту с накоплением новых данных по материальной культуре ранних кочевников Центральной Азии и евразийских степей в целом, мы можем выделить опорные группы комплексов и разграничить хронологически погребения скифского и гунно-сарматского периодов, границей между которыми в нашем регионе была вторая половина II в. до н.э., и взглянуть с другого ракурса на культурные и этнические процессы, происходившие в центрально Азии в конце сакского периода и в последние века до н.э.– первые века н.э. Но все же, какая-то часть погребений в простой грунтовой яме с инвентарем, состоящим только из керамики может относиться к концу II в. до н.э.-I в. н.э. Для выявления таких захоронений требуется тщательный многофункциональный анализ керамического материала Семиречья и Тянь-Шаня, относящегося к скифскому и гунно-сарматскому периодам. Это поможет окончательно разграничить два временных периода сакский (VIII-II в.в. до н.э.) и собственно усуньский (конец II в. до н.э.-II в. н.э.).
Впрочем, К.И.Ташбаева еще в 80-х г.г., изучая культуру ранних кочевников Тянь-Шаня, совершенно справедливо усомнилась в отнесении значительной части рассматриваемых памятников к усуням, сравнив их с хорошо датированными погребениями Внутреннего Тянь-Шаня и Кетмень-Тюбе, и осторожно отнесла первые к «позднему этапу эпохи ранних кочевников», т.е. фактически к концу собственно сакского периода (Ташбаева, 1996, с. 60-61).
Однако есть и противоположное мнение. А.М.Мандельштам, обратившись к археологическим памятникам усуней, также отмечал большое сходство их с собственно сакскими, но многие элементы материальной культуры, находившие аналогии в Южной Сибири, он выводил именно оттуда (Мандельштам, 1996, с. 100-102). Но, на мой взгляд, это маловероятно, так как не могло быть в материально культуре такого застоя, что элементы предшествующей, скифской, эпохи консервировались и сохранялись на протяжении последующих столетий. Да и собственно погребальные комплексы из Алтая, Тувы и Монголии эпохи великого переселения народов имеют более развитый облик.
Теперь возникает следующий важный вопрос, который требует ответа: какие же памятники тогда принадлежали населению Семиречья и Тянь-Шаня в конце II в. до н.э.-II в н.э.? Ответить на него возможно, несмотря на недостаточность материалов.
В первую очередь к этому периоду, как это рассматривалось несколько выше, могут быть отнесены памятники, принципиально ничем не отличающиеся от позднесакских, в которых были обнаружены серии железных черешковых наконечников стрел. Впрочем, в погребениях подобного облика, особенно, в чуйских (могильник Орто-Каирма), заметны некоторые отличия в керамическом материале (Абетеков, 1967, рис. 3, 3, 8, 11). К этому времени же относятся погребения с костяными накладками на лук гуннского типа. Вероятно, этого рода погребения принадлежали потомках сакских племен, оставшихся здесь после юэчжийско-усуньского завоевания. Видимо, агония элементов сакской культуры затянулась до первых веков нашей эры, органично вписавшись в культуру населения Семиречья и Тянь-Шаня гунно-сарматского времени. О том, что некоторые элементы культуры поздних саков сохранаяются и продолжают существовать какое-то время в эпоху великого переселения народов, косвенно может, к примеру, свидетельствовать находка в подбойном захоронении рубежа эр на Тянь-Шане керамического горшка с петлевидной ручкой типично сакского облика, но выполненного в несколько иной технике, более характерной для гунно-сарматского времени (Кибиров, 1959, с. 122, рис. 23). Подобные элменты предшествующего времени можно обнаружить и в других памятниках «усуньского» периода.
Собственно, тогда какие же памятники следует идентифицировать как памятники, принадлежащие пришлому населению? В Семиречье таких памятников известно очень мало. Наиболее хорошо датированный – это Беткайнарский могильник с очень необычными ямами с дромосами и керамикой, сходной с кушанской (Байпаков, Исмагил, Касенов, 1997, с. 15-24; Литвинский, 2001, с. 343). А на Тянь-Шане – это памятники с погребениями, совершенными в подбоях с преимущественно северной и северо-западной ориентировкой умерших (Кибиров, 1959, с. 114-132), несколько сходные с кушанскими погребениями Бишкентской долины в Таджикистане (Мандельштам, 1966; 1975). Они вполне могут укладываться, судя по погребальному инвентарю, в рамки I в. до н.э.–III в. н.э. (Кибиров, 1959, с. 135), как, впрочем, и большая часть кушанских погребальных памятников. Именно эти две последние группы памятников могут быть соотнесены с пришлым население, притом, судя по всему, разнородным по своему этнокультурному составу.
Таким образом, при рассмотрении погребального инвентаря из погребений, относимых к усуньскому периоду, можно придти к выводу, что многие элементы материальной культуры, ранее относимых к пришлым кочевым группам – усуням и юэчжам, в действительности появились в рассматриваемом регионе гораздо раньше и имеют глубокие местные корни. Поэтому большую часть погребений в простых грунтовых ямах, часто сопровождаемых посудой так называемого «сако-усуньского» облика, которые относили ранее к гунно-сарматскому времени, теперь может быть датирована сакским периодом. К собственно памятникам усуньского времени (II в. до н.э.-II в н.э.) можно отнести погребения в подбоях с северной и северо-западной ориентировкой на Тянь-Шане, а также некоторые типы погребений в Семиречье, в том числе захоронения беткайнарского типа.
Впрочем, дальнейшие исследования в этом направлении внесут дополнительную ясность в «усуньскую» проблему. Возможно, широкое знакомство с памятниками конца сакского времени и эпохи великого переселения народов в Синьцзяне позволит по-иному взглянуть на хронологию и этнокультурные процессы, протекавшие на Тянь-Шане и в Семиречье в конце II в. до н.э. – V в. до н.э.





Список литературы

Абетеков А.К., 1967, Археологические памятники кочевых племен в западной части Чуйской долины // Древний и раннесредневековый Киргизстан, Фрунзе.
Агеева Е.И., 1959, Курганные могильники ранних кочевников северо-восточной части Алма-Атинской области // Известия АН Каз.ССР, серия истории, археологии и этнографии, вып. 3, Алма-Ата.
Агеева Е.И., 1961, К вопросу о типах древних погребений Алма-Атинской области // Труды института истории, археологии и этнографии АН Казахской ССР, т. 12, Алма-Ата.
Акишев К.А., 1956, Отчет о работе Илийской археологической экспедиции 1954 года // Труды института истории, археологии и этнографии АН Казахской ССР, т. 1, Алма-Ата.
Акишев К.А., 1959, Саки Семиречья // Труды института истории, археологии и этнографии АН Казахской ССР, т. 7, Алма-Ата.
Акишев К.А., 1978, Курган Иссык, М.
Акишев К.А., Кушаев Г.А., 1963, Древняя культура саков и усуней долины реки Или, Алма-Ата.
Бабанская Г.Г., 1956, Берккаринский могильник // Труды института истории, археологии и этнографии АН Казахской ССР, т. 1, Алма-Ата.
Байпаков К.М., Исмагил К.М., Касенов М.С., 1997, Раскопки могильника Беткайнар на Курдайском перевале // Известия Министерства Науки – АН Республики Казахстан, серия общественных наук, Алматы.
Баруздин Ю.Д., Абетеков А.К., 1963, Сако-усуньские памятники Талаской долины // Археологические памятники Талаской долины, Фрунзе.
Бернштам А.Н, 1949, Проблемы древней истории и этногенеза Южного Казахстана // Известия АН Каз.ССР, серия археологическая, вып. 2., Алма-Ата.
Бернштам А.Н, 1950, Труды Семиреченской археологической экспедиции. Чуйская долина, Материалы и исследования по археологии СССР, № 14, М.-Л.
Бернштам А.Н., 1952, Историко-археологические очерки Центрального Тянь-Шаня и Памиро-Алая, Материалы и исследования по археологии СССР, № 26, М.-Л.
Бернштам А.Н., 1997, Основные этапы истории культуры Семиречья и Тянь-Шаня // Избранные труды по археологии и истории кыргызов и Кыргызстана, т.1, Бишкек.
Боковенко Н.А., Седых В.Н., Красниенко С.В., 1983, Некоторые итоги изучения памятников тагарской культуры на юге Хакассии // Древние культуры евразийских степей, Л.
Вишневская О.А., 1973, Культура саков низовьев Сырдарьи (по материалам Уйгарака), М.
Вишневская О.А., Итина И.И., 1971, Ранние саки Приаралья // Проблемы скифской археологии, М.
Воеводский М.В., Грязнов М.П., 1938, У-суньские могильники на территории Киргизской ССР // Вестник древней истории , №3
Восточный Туркестан в древности и раннем средневековье, 1988, М,
Гамбург Б.З., Горбунова Н.Г., Ак-Тамский могильник // КСИИМК, вып. 69
Горбунова Н.Г., 1962, Культура Ферганы в эпоху раннего железа // Археологический сборник Гос.Эрмитажа, вып. 5, Л.
Горелик М.В., 1993, Оружие Древнего Востока. IV тыс.-IV в. до н.э., М.
Грач А.Д., 1980, Древние кочевники в центре Азии, М.
Досымбаева А. М., Культура населения Семиречья во II в. до н.э. – V в. н.э. (по погребальным памятникам), АКД, Алматы.
Заднепровский Ю.А, 1984, Кожомбердиев И.К., 1984, Кочевники в VI в. до н.э. – середине VI в. н.э. // История Киргизской ССР, т.1, Фрунзе.
Иванов С.С., 2005, Археологические работы на могильнике Уч-Булак // Материалы и исследования по археологии Кыргызстана, вып. 1, Бишкек.
Итина М.А., Яблонский Л.Т., 1996, Саки низовьев Сырдарьи (по материалам Тагискена), М.
Кибиров А.К., 1959, Археологические работы в Центральном Тянь-Шане в 1953-1955 годах // Труды Киргизской комплексной археолого-этнографической экспедиции, т. 2, Фрунзе.
Кирюшин Ю.Т., Степанова Н.Ф., Тишкин А.А., 2003. Скифская эпоха Алтая, ч. 2, Погребально-поминальные комплексы пазырыкской культуры, Барнаул.
Клепиков В.М., 2002, Сарматы Нижнего Поволжья в IV-III в.в. до н.э., Волгоград.
Кожомбердиев И.К., 1975, Саки Кетмень-Тюбе // Страницы истории и материальной культуры Киргизстана, Фрунзе.
Кожомбердиев И.К., 1977, Основные этапы истории культуры Кетмень-Тюбе // Кетмень-Тюбе, Фрунзе.
Кочеев В.А., 1995, Два кинжала из Горного Алтая // Известия лаборатории археологии, №1, Горно-Алтайск.
Кочеев В.А., 1998, Некоторые вопросы военного дела и военного искусства древних кочевников Горного Алтая скифского времени // Сибирь в панораме тысячелетий, т. 1, Новосибирск.
Кубарев В.Д., 1981, Кинжалы из Горного Алтая // Военное дело древних племен Сибири и Центральной Азии, Новосибирск.
Кубарев В.Д., 1987, Курганы Уландрыка, Новосибирск.
Кубарев В.Д., 1991, Курганы Юстыда, Новосибирск.
Кубарев В.Д., 1992, Курганы Сайлюгема, Новосибирск.
Кубарев В.Д., 2002, Древние зеркала Алтая // Археология, этнография и антропология Евразии, вып.3, Новосибирск.
Кушаев Г.А., 1956, Два типа курганных погребений правобережья реки Или // Труды института истории, археологии и этнографии АН Казахской ССР, т. 1, Алма-Ата.
Кушаев Г.А., 1959, Раннекочевнические курганы в районе городища Баба-Ата // Труды института истории, археологии и этнографии АН Казахской ССР, т. 7, Алма-Ата.
Кызласов Л.Р., 1972, Сакская коллекция с Иссык-Куля // Новое в археологии, М.
Литвинский Б.А., 1971, Хронология и классификация среднеазиатских зеркал // История материальной культуры Таджикистана, вып. 2, Душанбе.
Литвинский Б.А., 1972, Древние кочевники «крыши мира», М.
Литвинский Б.А.,2001, Храм Окса в Бактрии, т.2. Бактрийское вооружение в древневосточном и греческом контексте, М.
Максимова А.Г., 1959, Усуньские курганы левобережья реки Или // Известия АН Каз.ССР, серия истории, археологии и этнографии, вып. 1, Алма-Ата.
Максимова А.Г., 1962, Погребальные сооружения скотоводческих племен // Археологические исследования на северных склонах Каратау, Алма-Ата.
Максимова А.Г., 1972, Курганные могильники в урочище Кызыл-Кайнар // Поиски раскопки в Казахстане, Алма-Ата.
Максимова А.Г., 1975, Узун-Булак и Шошкала – могильники усуньского времени // Древности Казахстана, Алма-Ата.
Максимова А.Г., 1976, Курганные могильники Караша I и II // Прошлое Казахстана по археологическим источникам, Алма-Ата.
Максимова А.Г., 1980, Курганы близ Талгара // Археологические исследования древнего и средневекового Казахстана, Алма-Ата.
Маловицкая Л.Я., 1949. Тамдинский курганный могильник // Известия АН Каз.ССР, серия археологическая, вып. 2., Алма-Ата.
Мандельштам А.М., 1966, Кочевники на пути в Индию, Материалы и исследования по археологии СССР, № 136, М.
Мандельштам А.М., 1975, Памятники кочевников кушанского времени с Северной Бактрии, Л.
Мандельштам А.М., 1983, Исследования на могильном поле Аймырлыг // Древние культуры евразийских степей, Л.
Мандельштам А.М., 1996, Заметки об археологических памятниках усуней // Древний и средневековый Кыргызстан, Бишкек.
Маннай-Оол М.К., 1970, Тува в скифское время, М.
Могильников, В.А., 1997, Населения Верхнего Приобья в середине – второй половине I тыс. до н.э., М.
Мокрынин В.П., 1977, Раннекочевнические курганы в урочище Теке-Таш // Кетмень-Тюбе, Фрунзе.
Мокрынин В.П., Плоских В.М., 1988, Иссык-Куль: затонувшие города, Фрунзе.
Мошкова М.Г., 1963, Памятники прохоровской культуры, М.
Новгородова Э.А., 1989, Древняя Монголия, М.
Обельченко О.В., 1978, Мечи и кинжалы из курганов Согда // Советская археология, №4
Пшеничнюк А.Х., 1983, Культура ранних кочевников Южного Урала, М.
Смирнов К.Ф., 1964, Савроматы, М.
Степная полоса Азиатской части СССР в скифо-сарматское время, 1992, М.
Ташбаева К.И., 1987, Культура ранних кочевников Тянь-Шаня и Алая, автореферат канд. дисс., Л.
Ташбаева К.И., 1995, Новые аспекты в культуре ранних кочевников Тянь-Шаня // Из истории и археологии древнего Тянь-Шаня, Бишкек
Ташбаева К.И., 1996, Археологические комплексы ранних кочевников Тянь-Шаня // Древний и средневековый Кыргызстан, Бишкек.
Фролов Я.В., Чекрыжова О.И., 2002, Навершие гривны в виде головы рогатого хищника из элитарного погребения скифского времени на юге Кулунды // Изучение памятников археологии Павлодарского Прииртышья, Павлодар.
Хабдулина М.К., 1994, Степное Приишимье в эпоху раннего железа, Алма-Ата.
Хазанов А.М., 1966, Сложные луки евразийских степей и Ирана в скифо-сарматскую эпоху // Материальная культура народов Средней Азии и Казахстана, М.
Цэвэндорж Д., 1978, Чандманьская культура // Археология и этнография Монголии, Новосибирск.
Членова Н.Л., 1967, Происхождение и ранняя история племен тагарской культуры, М.
Яблонский Л.Т., 1991, Проблема формирования культуры саков Южного Приаралья // Советская археология, №1