Максим Собеский: как готовят заключенных в карантине
Физическая зарядка спросонья как средство воспитания, и приходящие художники для инвентаризации человека. Изящные клумбы, мягкие матрасы и отбитые ягодицы. Таков карантин российской зоны, где этапированых из тюрьмы заключенных готовят для лагеря. Место, где однополая любовь соседствует с выспрашиванием порнографических журналов для ночной мастурбации, и процветают доносы.
Практически никто из них, этих перепуганных и одетых в смешную одежду людей, не болел. Да и если бы кто-то занемог, лечить его, никто и не стал бы; жалующегося человека здесь просто обвиняют в хитрости. Но, место, в которое их загнали, унизив и ограбив, не оглядываясь на социальные статусы, столь важные в городах, почему-то имело имя "карантин". Эти мужчины не могли распространить эпидемию или что-то в этом роде. Их изолировали от лагеря, чтобы воспитать в них покорность и трусость.
Ночью они впитывали своими спинами настоящие матрасы, положенные пусть и на кровати с прогибающимися сетками, но кровати, а не сваренные куски железа, что звались в тюрьме нарами. От нар болели ребра, а зимой тянуло холодом, но тут – в карантине, были матрасы, пусть и не толстые, и уже старые, но мягкие. Ночь давала этим мужчинам отдых, им снились приятные сны, в которых возвращались образы того мира, от которого их отрезала судьба. И пробуждение было самым отвратительным событием нового дня.
Карантин, огороженный решеткой, ее называли "локалка", – первый этаж дома, на втором этаже которого всегда раздавались голоса наделенных безграничными полномочиями. Оттуда люди в форме распространяли свою власть по колонии. И в карантине был дворик, где новенькие часами стояли, ходили маршем, или пололи роскошную клумбу, выбирая из неё окурки, бросаемые администрацией. Лишенные свободы покидали этот пятак только чтобы поесть и поспать. Те, кто жаловались на усталость, потом уходили, вызванные, на второй этаж и вскоре, как правило, было слышно, как люди просили их не бить, или молча, терпели удары по телу палок из дерева или резины. Добровольно наверх не шли – один или два заключенных, с нашивками "завхоз" или "секретарь" на робе, вели человека к сотрудникам.
Один раз новенький, которого избивали, обмочил свои штаны, после чего забился в угол кабинета, укрывшись стулом, и по-животному выл. На него вылили ведро воды, сказали вытереть с лица размазанные сопли, посоветовали никому не говорить, что с ним произошло, и отпустили на обед, ведь его уже принесли со столовой. Человек, потом, стал очень покладистым, старался смотреть снизу вверх на фсиновцев, даже если они были ниже его, и в один из дней ушел из лагеря домой раньше конца срока. Его отпустил суд. Говорили, что он был стукачом.
До того злосчастного момента, как они попали в карантин, люди находились на разных социальных ступенях в обществе. Студенты и предприниматели не думали, что в один день им сунут в лицо удостоверение, нанесут удары по телу и отдадут фемиде, в политических играх и переделах бизнеса. И дерзкие люди, которые грабили, обменивали наркотики на деньги, не раз знакомились уже с лагерем, но каждый раз для них все было по-новому. Режим в колонии менялся часто: с черного на красный, и наоборот. Еще тут были люди с колючими взглядами, небогатым интеллектом, но сильным инстинктом; приезжие с Кавказа и Средней Азии часто творили страшные вещи – например, насиловали. И отдельно попадались эрудированные и современные мужчины – на свободе их ждали большие деньги, вырученные сложными операциями. Мошенники и хакеры.
Криминальный мир уже принял экзамены у них всех в тюрьме. Учил манерам: как говорить с двуногими хищниками, чтобы не попасть беду, знакомил с оргазмами от однополого контакта за шторкой параши, и требовал дерзить людям в форме. Кого-то этот мирок с многовековыми традициями сбросил вниз по лестнице, заставил мыть полы, облизывать у кого-то эрогенные места, а других вознес до статуса, позволяющего слушать подобострастную лесть. Но лагерь, не отменяя касты шнырей и обиженных, стряхнул многих с прежних "тронов". Мужчины, что вчера имели звания смотрящих в камерах, и "почти блатных", как хамелеон цвет меняли свою актуальную позицию. Они либо повиновались надсмотрщикам, либо показывали, что готовы принять вакансию добровольного помощника: бить, унижать и вымогать деньги у людей ради капризов начальника зоны.
Презабавный пример всегда находился перед глазами. Завхозом – маленьким царьком карантина, давно был мужичок из тех, которые обычно берут в магазине дешевый портвейн и спят в канавах. Поросячий нос, кожа, и так покрытая пятнами, так еще и красная, выпавшие от чифиря зубы. Пару лет назад он был одним из многих смутьянов лагеря, бесконечно ругаясь с администрацией, и попадал в штрафной изолятор. Но как-то вечером он спустил много денег, которых не имел в наличии, в карты. Уважаемые арестанты предложили ему либо отдавать долг, либо разливать баланду в столовой. Он собрал вещи и убежал к начальнику, где долго просил принять его в актив; то, что от него потребуется доносить, с позором открывать двери локальных секторов, а впоследствии и бить других, подразумевалось по умолчанию.
В награду за годы службы, он получил место завхоза карантина, где ему выделили маленькую комнату, телевизор и двух поломоев из числа обиженных. Завхоз любил молоденьких – таких ему и дали. Он был ненасытным и грубым мужеложцем: по утрам один из его истерзанных любовников выходил нетвердой походкой, под ехидные взгляды привезенных этапом людей. Презервативами он, конечно, не пользовался – они ходили в дефиците на лагере.
Заместителем завхоза был недавно привезенный из колонии для малолетних преступников, уже совершеннолетний, высокий и худой, как щепка, блондин. Он не хамил, не обманывал, когда обещал нужную услугу за взятку – хорошие сигареты, но исправно водил людей к оперативникам или дежурным, которые учили уму-разуму палками. Изредка и сам помогал в насилии. Посадили его за убийство, лет в пятнадцать.
Именно заместитель, пока завхоз отсыпался после бурного соития с обиженным, руководил подъемом карантина. Равно в 5 часов и 55 минут он брал палку и гремел ею по двухъярусным кроватям, повторяя только одну фразу: "Мужики! Выходим на зарядку!". Вставать, а в тюрьме все спали вволю, было отвратительно. Люди, мешая друг другу в тесноте помещения, натягивали робы – и выбегали строиться шеренгой в локалку, чтобы десять минут махать руками и ногами под смех надсмотрщиков. Не вписывающихся в синхрон вызывали по фамилии к сотрудникам и наказывали за "нарушение режима".
Утром обитатели карантина имели право почистить зубы, умыть лицо и помочиться в санитарной комнате. Но у многих не было, ни зубных щеток, ни мыла, отнятых при обыске в колонии. Днем разрешалось справить малую нужду, а вечером, перед десятичасовым отбоем, сесть на унитаз, от которого все отвыкли на тюрьме с ее дырками в полу, куда испражнялись, выпятив зад. Стирать и суш ...
